

Вильям, в общем-то, был сам виноват.
За всё то, что происходило в его жизни.
И осознавал он это с зрелостью взрослого мужчины, на которого едва ли можно было повлиять. В самом деле: Вильям Блауз был слишком своенравен и горделив, чтобы действовать по чьей-то указке вопреки собственным желаниям. Он был самой натуральной
мразью
и
эгоистом.
Но совесть временами просыпалась даже у него.
Он помнил последний день в труппе как будто это было вчера: дождливый вечер, холод, пробирающий до костей, облака пара изо рта при выдохе и тусклый свет масляной лампы в углу шатра. Каждый взгляд, каждое неосторожное слово от людей, которые делили с ним сцену и искусство, царапали сердце грубее перочинного ножа по коже. Десятки глаз, что с недоверием скользили по его лицу и задерживались на яркой родинке под правым глазом, остались в памяти в назидание. Вильям помнил: на него смотрели как на монстра. Все, кроме тех двоих, которые всегда поддерживали его и подталкивали в спину. Фейн и Эмелин.
Девочка, подчинившая огонь.
Мальчик, подчинивший фантазии.
Но для остальных они трое так и остались странными — с метками или без меток, державшиеся вместе в тёплой сердечной дружбе, в которую не пускали никого из посторонних. Вильям понимал: ошибка одного из них обязательно нагонит тень на остальных двух. В тот раз Вильям сам дал повод для сплетен. И сам допустил свидетеля убийства.
Тело директора цирка было найдено поутру. Судьба Вильяма была предрешена.
Единственный в мире раз он не стал использовать магию, чтобы смягчить людей и получить желаемое. Он мог бы внушить людям мягкосердие и любовь, мог попытаться оправдать свой поступок и говорить —говорить—говорить...как он всегда это делал. Но Вильям молчал — впервые в своей жизни даже не пытался выстроить линию обороны, а стойко принимал один удар за другим. Ему хотелось послушать и услышать искренность.
Всё это казалось ему правильным?
Оставленный за плечами цирк нанёс его душе глубокую рану. Вот мир смотрел на то, как он бесстрашно засовывал голову в пасть тигра: Вильям среди купающих его аплодисментов чувствовал себя королём и богом. И вот мир смотрел на то, как он слонялся по улицам, гипнотизируя людей и заставляя их отдавать ему кошельки.
Его друзья…его раздражали.
Вильям чувствовал себя обузой. Пока Эмелин и Фейн пытались заработать на пропитание своими талантами, Вильям понимал, что свой талант он так же забрал с собой и мог им помогать. Поначалу так и было: пока друзья развлекали публику зрелищем сложных фокусов и огненным шоу, Вильям делал то, что умел больше всего.
Смотрел глаза. И едва ли обычные люди могли удержаться, чтобы не положить в фетровую шляпу купюру побольше и не улыбнуться тому, кто так «искренне» улыбался им. Вильям был успешным попрошайкой. Так они втроём и выживали — и даже жили какое-то время на широкую ногу, но лидер сдался первый.
Он просто не мог быть на вторых ролях по своему характеру и наступать на горло гордости каждый раз, когда приходилось просить на улице деньги. И после знойного скандала с друзьями Вильям стал вором - отдельно от товарищей и их концертов. Но это взвалило на него ответственности пуще прежнего: Вильяму хотелось доказать, что он один эффективнее, чем в связке.
И крал с жадностью брошеного ребёнка. Только улыбки друзей не становились от этого шире.
И спустя годы слух о его талантах просочился в массы, как гриб после дождя — выплыл на белый свет факт убийства директора Барнума из далёкого прошлого. Кто на него донёс? Крупица за крупицей Блауз обрастал дурной славой. Даже Портовый квартал перестал быть для него безопасным, хотя они жили на самой окраине.
И всё шло к логичному финалу и к нужным рукам.
— Вот ты попался, проныра!
Высокая фигура мужчины в плаще перехватила правую руку Вильяма, когда он потянулся к манко торчащему кошельку из кармана «зеваки». Вильям не успел даже пикнуть: его подтянули к телу и посмотрели в глаза с такой злобой, что он понял:
это конец.
— Вот и всё, голубчик! — цедил ему в лицо пропахший сигаретным дымом мужчина. —Допрыгался!
И Вильям пытался сопротивляться. Упирался ногами, дёргался, сходил на мольбы и даже внушил жандарму свою невиновность. Умудрился укусить за кулак. Хватка служителя закона ослабла, морщины на его лбу разгладились, обмяк даже голос.
Но он так же продолжал удерживать преступника за руку и вести в тюрьму. Как бы ни была сильна ментальная магия, как бы ловко ни было организовано внушение, никогда нельзя недооценивать волю человека. Ты можешь чувствовать что угодно — но не значит, что согласишься поступать на поводу у чувств.
Такие люди были, есть и будут — вызывать уважение и быть примером для подражания.
— Я верю, что ты не виновен, — напоследок объяснял зачарованный магией жандарм. — Суд найдёт правду. Он справедлив.
И перед носом вора захлопнулись решётчатые двери. Он ждал своего часа.
Три дня. Три долгих утомительных дня в компании таких же бедолаг из соседних камер, крыс и блюд с видом свежей блевотины. Вильям отказывался от еды. Пил лишь воду и смотрел в потолок на то, как играли лучи солнца через маленькое окошечко в стене. Он услышал, что на четвёртый день его повесят.
И ему было интересно: придут ли на казнь его друзья? Узнают ли они, где он сейчас находится? Проводят ли его в последний путь или так и останутся в неведении?
А потом узнают о его братской могиле. Случайно.
Это было бы грустно. Вот так — закончить свою жизнь.
—Эй, парень? — хрипло прервал размышления голос за стеной. — Ты как сюда попал?
Вильям устало выдохнул:
—Поймали за руку. А ты?
—А я по глупости. Представляешь, хотел начать новую жизнь. Да, убивал, грабил. Но потом осознал и решил служить на благо человечеству. Знаешь, один профессор, Александер Майнц, за весьма внушительную сумму денег хотел, чтобы я отловил тварь из Тумана. Этого бы хватило…год можно не работать. И меня повязали около ратуши за прошлые грехи. И какая тут новая жизнь? Нас ведь даже судить не будут. Вздёрнут на виселице — и всё тут.
Почему имя Александера Майнца так навязчиво отложилось в памяти? Ослабленный Вильям был неразговорчив и не ответил ничего собеседнику: попросту был не в силах говорить.
Ничто не помогает в день перед казнью лучше, чем долгий и глубокий сон — в последний раз.
Потому что в назначенный «праздник» на площади было шумно.
Утро и поющие птицы, солнце, слепящее глаза. Гам народа, собравшихся поглазеть на зрелище казни вместе с семьями, собутыльниками и тухлыми овощами в ладонях. Вильяму даже рубашку новую не дали: он так и пришёл на эшафот — грязный, с чумазым лицом, синяками под глазами, весь обляпанный грязными разводами. Он увидел своего соседа по камере: вопреки первому впечатлению от прокуренного голоса, то был молодой крепкий парень с доброй улыбкой и голубыми смеющимися глазами. Он не спускал с Вильяма взгляда. И когда на их шеи опустили верёвки, не удержался от роковой шутки:
— В первый раз, да?
Блауз улыбнулся:
— Но не в последний.
И он понял, что вовсе не хотел умирать.
Не сегодня.
— Вильям Блауз, вы обвиняетесь в убийстве человека и воровстве и волеизлиянием суда приговариваетесь к смертной казни через повешение. Ваше последнее слово?
Вильям улыбнулся:
— Не жалею ни о чём.
«А вот ты — жалеешь. Выстрели себе в голову и закончи свои страдания».
Все видели, как у судьи во взгляде что-то переменилось. Вильям воспользовался минутным замешательством, чтобы зачаровать толпу. И услышал приятный сердцу гул:
—Отпустите его!
— Он не виновен!
— Казните судью!
Народ был обескуражен и направил свою агрессию против стражей порядка. Шея Вильяма аккуратно выскользнула из удавки в момент, когда толпа схлестнулась в жестоком кровопролитии, и палач убежал с подиума. Была всего минута — потянуть за собой раскаявшегося преступника и бежать! Бежать куда глядят глаза. Бежать, пока жандармы, палач и народ не поняли, что их самым наглым образом надули.
Вильям бежал медленно от усталости и отсутствия еды. Пытался скрыться в тёмных переулках улиц, но в последний момент
врезался в кого-то, выбежавшего из-за угла.

Фрагмент

Отредактировано Вильям Блауз (2021-11-09 22:28:47)