Добродетель.
[indent] На улицах прибрежного района Утёса без особого усердия можно встретить лиц самой разной наружности: от рыбацкой черни и скудоумных мародёров до беглой куртизанки в чужом помятом жюстокоре; по крысиным закоулкам то и дело снуют узколобые возчики, перебрасывающие с причалов смердящие сыростью бочки к ближайшему рынку; за редким исключением проносятся зажатые густыми толпами кареты, в окнах которых сияют бархатные платочки, разгоняющие зловоние пота и нищеты. Все они, так или иначе, создают единый облик портового квартала, его кровеносную систему с привкусом рыбьей требухи. В подобном неподконтрольном русле каждый живёт своим умом, но ровно до тех пор, пока от тяжелой работы не нагнивают старые раны, а от стылого прибрежного воздуха тело не скрючивает мучительная холера. И тогда каждая хворая чернядь непременно спешит к порогу дома господина Ортвина. Господин Ортвин Крузе – один из самых именитых лекарей Града-на-Утёсе – проживает в северной части гавани, на краю крысиного переулка, где занимается частной врачебной практикой и присматривает за сироткой Лией. Внушительный послужной список добродетели врачевателя велик и пускай порой его методы лишены гуманности, он сумел завладеть доверием самых разных слоёв населения, не чуждаясь даже наёмной ватаги. Диего наверняка и не вспомнит, сколько раз ему приходилось лежать под иглой лекаря, штопая свежие раны, но он точно помнил эту дорогу – по рыночному околью к самой гавани и вдоль низких хибар по крысиному переулку, и там, за ветхой часовней, его будет ждать чинное двухэтажное здание с черепичной крышей. В этот день он вёл их той же дорогой.
[indent] Яснорада едва волочила ноги и совсем не разбирала под собой каменной стлани. Минувшим вечером она ещё могла серчать на дальнюю поездку, но уже сегодня вся брань обращалась в бессвязный лепет под нос. Диего не вслушивался, только изредка посматривал на чахлое лицо ведьмы под накидкой сателлита: в паутине кровящих нарывов и влаги от рвоты она казалась совсем безнадёжной. Яснорада чувствовала это – взгляды, мысли, и одергивала Диего за ворот сюртука. Она, безусловно, была благодарна, насколько можно быть благодарной за собственные медяки, но, стыдясь собственной беспомощности, отвечала Диего напускным недовольством.
[indent] Косая тень пролегла между капеллой и домом ученого эскулапа. Издалека уже послышались отзвуки, возвещавшие о начале рабочей жизни в квартале. Диего заторопился, повёл их дальше, минуя центральную веранду, и привел к неприметной двери с прибрежной стороны. Всё также придерживая женщину, он осторожно постучал мыском сапога о дверь, ненавязчиво заявляя о себе. Спустя несколько мгновений за дверью послышался топот и звон, немного после – дверь приоткрылась и сквозь небольшую щель просунулось заспанное старческое лицо.
[indent] – Здравствуй, Ортвин. Прости, что так рано, но ты оказался ближе всех. Яснораде вдруг стало плохо. На рассвете с ней всё было нормально, а теперь едва в сознании, бредит, и кровь хлещет без остановки. – Диего говорил быстро и несколько сбито – отзывалась усталость с дороги, которую пришлось преодолеть за двоих. Лекарь поправил шнурок от монокля, взглянул на обмякшее тело на плече давнего знакомого и заметно нахмурился. Его не смущали кровоточащие раны или безумный лепет, всё это он видел уже тысячи раз, но было что-то, что вызывало в нём едва уловимое сомнение. Несколько секунд он помедлил, отпер щеколду и пустил гостей в дом.
[indent] В гостиной за прихожей стояло несколько столов, прогибающихся под тяжестью агатовых ступок, переполненных настойками медных чаш, мензурок, сырья и ящиков с препаратами; то, на вскидку, была и приёмная, и лаборатория, и рецептурная. Яснорада выскользнула из-под руки Диего и оперлась о ближайшую столешницу; от духовитого запаха к горлу подступил ком.
[indent] – Позвольте, – из-за спины послышался мягкий девичий голосок, – мы оставим ваш плащ здесь.
[indent] Девичьи ладони проскользнули к узелку на шее и с плеч тут же спала накидка. Как и всякая милосердная сподручница, Лия наверняка повидала немало изувеченных лиц, но сейчас, взглянув на чародейку, она оторопела. В том, что она видела перед собой, было сложно разглядеть человека: воспаленные глубокие раны пронизывали всю открытую кожу, кровь в них сочилась и пульсировала, сворачиваясь подгнивающими струпьями прямо на глазах; Яснорада хрипела и жадно глотала воздух – со рта стекала кровь, марая бурыми разводами столешницу. Смольные пятна в кровавой склере внимательно изучали юную мордашку сиротки, отчего по спине той пробежал холодок.
[indent] – Лия! Свет мой, собери инструменты и найди чистую сорочку, – Ортвин наконец оставил Диего и несколько нервным жестом указал девушке на второй этаж, – не стой истуканом, ступай!
[indent] Девица лишь робко кивнула и скрылась за ближайшим дистиллятором, когда Ортвин подступил ближе. С некоторой строгостью или, быть может, усердно скрываемой опаской за падчерицу, лекарь взглянул на ведьму и махнул в сторону лестницы. Он не поинтересовался, хватит ли ей сил самостоятельно подняться к приёмной комнате; подобных вопросов здесь не задавали уже очень давно – Ортвин и сам боролся со страшной ломотой в ногах и тяжело прихрамывал, семеня от стола к столу, но не бросал доброго дела врачевания. Ведь тому, кто идёт по пути добродетели, никакая боль не помеха.
[indent] Приёмная комната, как её деловито называл Ортвин, едва ли отличалась от небогатого убранства хозяйской спальни: под занавешенным окном ютилась небольшая дубовая кровать с прикроватной тумбой, чуть поодаль, у стены, письменный стол с табуретом и невысокий платяной шкаф; знаменателем аскетизма была ветхая икона под потолком. Яснорада в полусне ухватила беспечный взгляд сияющего лика – изо дня в день Лон наблюдал за муками и страданиями путников с легкой полуулыбкой на лице. Свет и вечное спасение под потолком, а пониже, содрогаясь от приступов подагры, крючковатыми пальцами врачеватель творил чудеса за медные подаяния и невесомую благодарность; и сегодня, едва растирая заспанные глаза, Ортвин был охоч до чудотворства – он подгонял падчерицу и уже закатывал по локоть шелковые рукава ночной рубахи. Яснорада почувствовала, будто её охватил смерч, и она не могла сопротивляться: Ортвин и Лия обступили её и совлекли с плеч размокшее от крови платье, больше походящее на монашескую сутану, вооружились изогнутыми ножницами и срезали лоскуты исподнего вместе с запекшейся кровью. По комнате прокатился недовольный хрип. Под ликом всевышнего было особенно холодно.
[indent] – Здесь ты мне не помощник, дружище, – процедил лекарь, размачивая серо-желтую ветошь в медном тазу, пока Диего укладывал ведьму на жесткую перину, – жди меня внизу и не мельтеши под ногами.
[indent] Наёмник не спорил, только ещё раз взглянул на ведьму и чуть коснулся тёплой ладонью её щеки.
[indent] – Я скоро вернусь.
[indent] Это была тяжелая, изнурительная и долгая дорога. Сердце билось у самого горла, точно в такт лязгу склянок в руках старика. Яснорада силилась оставить беспокойство, непременно охватывающее её в стенах душной комнаты, но даже оно, рефреном отзываясь в меркнущем сознании, не могло привести её в чувства. На глазах она бледнела, несмотря на пульсирующие раны, так, что кожа её обрела серый оттенок. В бреду дрожь охватывала её от каждого прикосновения. Яснорада судорожно сминала пальцами простынь под собой, а взор бесцельно блуждал вдоль стен, когда каучуковая игла впилась в запястье, оставляя золотистый след под тонкой кожей. Только сейчас сомнения Ортвина начали обрастать едва заметной тревогой – золотая жижа разливалась по вздувающимся венам, проступала сквозь раны и стягивала их на глазах; человеку то – смертельный яд, но ведьме – живительное зелье. Ранним утром ему не следовало отпирать дверь, но разве может страх встать на пути добродетели?
Интерлюдия.
[indent] К полудню свежие раны покрылись толстой коркой. Среди десятков туманных шепотков глас собственного разума стал отчетливо слышен вновь. Яснорада провела ладонью вдоль чистой муслиновой сорочки, коснулась пряди спутанных волос и прохладной щеки; под пальцами проступили новые влажные рубцы и тонкие медицинские швы. Сегодня Ортвин потрудился на славу, однако на сей раз это вызвало в нём тревогу: Яснорада уловила его тяжелый взгляд в отражении зеркала над столом.
[indent] – Твой сподручный скоро вернётся, советую вам покинуть причал как можно скорее, – что-то холодное и сдержанное в старческом голосе напомнило металлический лязг инструментов в его руках, – здесь народ рабочий, простой.
[indent] На мгновение он замялся.
[indent] – Меченных здесь не любят. Завидят и подымут на уши весь район, оно вам ни к чему.
[indent] В словах его, без сомнения, была доля истины, но было и лукавство – не шума на улицах родного города боялся лекарь, не чужой молвы и косых взглядов; страшило его другое – то, что колдовскую хворь не брали стальные инструменты, пихтовые настойки и инъекции, ей нужно было много больше.
[indent] – Старый эскулап, тебе ли волноваться о чужой молве, когда твой порог обивают безбожники вроде Диего?
[indent] Яснорада неуверенно поднялась и свесила ноги с кровати.
[indent] – Праведники нагрянут, как ищейки, мне их общество не по душе.
[indent] Его голос становится твёрже и он оборачивается, удерживая в руке мокрые инструменты. Безотрадная старость вереницей глубоких морщин скрала уверенный и бесстрашный мужской взгляд; его руки пробрала мелкая дрожь, а правое колено чуть согнулось от приступа знакомой боли.
[indent] – Не клевещи под светлым ликом, – Яснорада лёгким жестом указывает на блёклую икону под потолком, – ты ведь просто делаешь свою работу, и видит его праведная рожа – ты делаешь её достойно. Была на то воля Света или нет, сегодня ты не отказал мне в помощи и заштопал меня лучше всякой швеи, поднял на ноги и позволил ясно мыслить, и за всё это я благодарна тебе…
[indent] Ортвин хмурился, но молчал.
[indent] – Но ты стар и мудр, эскулап, и тебе известно, что такой недуг не исцеляют иглой с нитью.
[indent] Нутром он ждал этой минуты, но теперь она повергла его в ужас. Ледяной страх вскипал в венах и делал ветхое тело податливым; Ортвин опустил голову, прикрыл глаза и вознес молитву к Свету, прося его ниспослать покой и милость. Лон одарил его ясностью – вновь овладев собой, Ортвин лишь безучастно ждал и бесконечно повторял: «забери только меня».
[indent] Глухой стук инструментов о деревянные половицы разнёсся по всей комнате; одурманенный Ортвин неуверенно подался вперёд и обмяк, рухнув на колени. Подминая его под руку, Яснорада подняла с пола ланцет и вонзила старику в подреберье – пролитие жертвенной крови скрепляет клятвы даруемой милости. Ортвин содрогается в её руках и мучительно стонет, пока она укладывает его на пол. Старческие морщины окропляют слёзы; он немощно сминает крючковатыми пальцами рубаху на боку и едва откликается на тихий шепот ведьмы: она обращается к неземному – неживому – и срезает клок мужских волос, сминая их окровавленной ладонью. Ещё мгновенье и тихий шепот перемежает его сознание. Тьма чужих голосов бьёт в виски, точно в барабан, а после наступает беспамятство – милость, даруемая Лоном.
[indent] Минуя обеденный час в дом на краю крысиного переулка возвратилась падчерица с полной охапкой покупок. По негласному обычаю центральная дверь была открыта, чтобы всякий, кто нуждался в помощи, мог её получить, и привалившись к ней с тяжелым узлом в руках, она широким шагом ступила на порог гостиной. В комнате беспорядок – она по-хозяйски подмечает это с порога, и пока Ортвин работает на втором этаже, некоторое время Лия небрежно упоминает его расточительство и неряшливость, прибирая длинный обеденный стол от ячменной крупы и разлитой воды. Она аккуратно составляет пробирки и склянки, плотнее закрывает медицинские шкафы и даже собирает свои украшения – к чему они старику? За суетой уборки она мельком глядит на часы – тем днём в пылу работы дядюшка позабыл не только о порядке, но и о себе. Ловким движением она подхватила фруктовую корзинку и вспорхнула к приоткрытой двери приёмной второго этажа.
[indent] Тихий скрип, шаг за порог.
[indent] Ненасытная колдовская тварь воззрилась на сиротку исподлобья багровыми глазами, единственно уловимыми во всем кровавом мареве её облика. Мерзкая и исполненная величия, словно горгулья на соборах Драгоценного квартала, она изогнулась над вспоротой грудиной старика и с жадностью вгрызлась в его сердце, отчего струпья на её лице вздулись, точно оспины. Меж её пальцев проскальзывали лоскуты истерзанной плоти, по седым спутанным прядям стекала бурая кашица. Пристальный взгляд смольных пятен вновь застал любопытную сиротку.
[indent] Окутанная ужасом Лия не смыкала глаз; она застыла у порога и не заметила, как из рук выскользнула плетёнка с фруктами. Девушка выдавила из себя немощный стон и вжалась спиной в дверь. Её взгляд едва коснулся нагой фигуры под ногами ведьмы, когда Лия, заскулив, как перепуганная дворняга, осела на пол – сделалась мертвенно бледной, почти невесомой и безжизненной. То был не он, убеждала себя она, то была туша из-под свиных зубьев: изглоданная, разорванная, отдающая вязким металлическим смрадом. Не он.
[indent] Ведьма поднялась с пола, отбросив на девушку косую тень, и отерла лицо рукавом. В комнате повисла тишина. Нагая безжизненная фигура у её ног возлегала не упокоенной тушей – слишком ровно, слишком выверено, как безликий мертвец в открытом гробу. Из-под его тела косыми чертами расходились багровые пятна до самых стен. Они вились толстыми червями, разрывались и сливались незнакомыми символами, подводя к массивной ячменной насыпи у кровати, над которой возвышалась, точно идол, изглоданная мужская голова. Лия вглядывается: в золотом сиянии пустых глазниц угадываются её перстни и цепочки. Тело Орвтина сплошь покрыто тонкими царапинами – языческими неразборчивыми письменами, воздаяниями к неживому. Сквозь вспоротую грудину виднеются белёсые ребра и тугая нить выкорчеванных кишок. Его кисти обглоданы, но куски кожи ещё свисают с неестественно изогнутых костяшек – их не прогрызть человеческими зубами.
[indent] Яснорада ступила ей навстречу, и девчушка рефлекторно попятилась назад, почти наощупь, беспомощно выставив перед собой руки. Скрип половиц ненастьем прокатился по коридору второго этажа. Лия оступилась. С гулким грохотом сиротка скатилась по лестнице. Хруст и сдавленный вой – Яснорада подступает к краю лестницы и бросает взгляд на изогнутую фигуру у ступеней.
[indent] Привалившись к полу, Лия выглядывает из-под плеча на подол алой муслиновой сорочки. Девичье лицо кривится от боли, ещё секунда и она смотрит на женское лицо перед собой. Яснорада поглаживает её по голове, мягко перебирает пряди в ладони, точно успокаивает ягнёнка, – thysia, – а затем отталкивает, вжимая лицом в полированные половицы. В её шею с силой и жадностью впиваются зубы, пробивая плоть насквозь; Лия задыхается от нечеловеческого крика и слёз, немощно содрогается под весом навалившегося тела. Яснорада с упоением рвёт ей связки, руками вытягивает хрящи и вырывает гортань. Почти затупившимся ланцетом она срезает последние лоскуты и отбрасывает голову в сторону.
[indent] – Я не заберу тебя, – она надрывает девичий сарафан и обнажает изломанную спину, – ты сама пойдёшь за мной.
[indent] За выверенными движениями на спине проявляются кровящие знаки – цепи, скрепляющие их союз.
Обмен трофеями.
[indent] Много после, когда в дверях застыл растерянный Диего, Яснорада была увлечена тлением белёсых девичьих волос в огне камина. При дневном свете он мог ясно рассмотреть её лицо – серьёзное, сосредоточенное, как у лекаря за работой. В его руках был рыночный узелок, в её – плешивая женская голова. Подле женского плеча кривилась безголовая девичья фигура фамильяра, пробираемая заметной судорогой.
[indent] – Где тебя носит?